Солнце не скрылось за горами, когда машина-внедорожник катила по дорожной насыпи вверх по склону. Дорога после дождя еще не просохла, на ней виднелись мокрые камни и трава, пробивавшаяся через землю.
По обеим сторонам от проталины, по которой двигался автомобиль, расстилался могучий лиственный лес. Он был смешанным, и потому выглядел очень красивым. Высокие хвойные ели вытягивались в полный рост, а дубы, березы и сосны росли между ними, продолжали соседство и двигались дальше, до возвышенности.
Большие колеса проламывали себе путь через низкорастущий папоротник. Двигатель ревел, а белки, прыгучие и рыжеватые создания, любопытно наблюдали, уместившись на ветках, как по дороге двигается ревущий зверь.
Редкое вечернее солнце проблескивало через частую листву.
На переднем сиденье за рулем сидел человек лет тридцати пяти. У него было серьезное выражение лица. Оно, смуглое и мужественное, выражало тревогу и печаль. Человек смотрел красивыми и темными, как ночь, глазами, как извилистая дорога бежала вверх в горы.
Рядом с ним на пассажирском сидении сидел старик. Старик смотрел в окно, и глаза его были точно такими же темными и с огнем. Он смотрел на дорогу и на лес, пробегающий со скоростью автомобиля.
Старик держал в губах резную курительную трубку, а в приоткрытое окно выпускал кольца дыма. Кольца поднимались через опущенное стекло автомобиля прямо к небу.
Лицо старика олицетворяло спокойствие и силу.
Он молчал и задумчиво смотрел в окно. Иногда он отвлекался, чтобы забить новую порцию табака и посмотреть назад, где на заднем сидении сидел мальчик, темноволосый, с темными глазами, как у деда, и родимым пятном на щеке. Он подмигивал мальчику с улыбкой и снова отворачивался.
Водитель время от времени бросал на старика тревожные опрометчивые взгляды.
— И как ты себе это представляешь? — громко спросил он.
На что старик ответил:
— Разумно. Я прожил достойную жизнь. Если пришло время подниматься на холмы, я готов.
— Мы везем тебя на смерть, — сказал сын. Он сидел за рулём.
— Я прожил достойную жизнь, — повторил старик. — В свое время мне было чего бояться, но я храбро встречал это. И мне не страшно, что меня везут на холмы. После себя я оставил наследие. Лучшее, на что я был способен. Одно из таких — это мой сын и внук. Книги — лишь благодарная дань обществу, в котором я рос и существовал. Я отплатил людям тем, что называю просветом.
— Ты хоронишь себя заранее, — сказал водитель, не обращая внимания на слова старика. — И у меня в душе такое чувство, что я тебя везу хоронить живьем.
Еще одно кольцо дыма поплыло по воздуху.
— Твоя жена настряпала мне кучу еды, — сказал с легкой усмешкой старик, — с собой у меня теплые вещи, спальный мешок. Боишься, что я замерзну или умру с голода? Будь уверен, в старости люди редко умирают от голода или холода.
-— Дедушка, — тихо сказал мальчик позади, – то, что ты называешь холмами, – большой утес, а под ним океан? Должно быть, это хорошее место. Но мне трудно смириться с мыслью, что ты уходишь.
— Чего ты добиваешься? — Резко спросил водитель и нажал на тормоза. У него возникла мысль повернуть обратно, но старик, ухватившись за руль, не дал этого сделать.
— Время прощаться! — Выкрикнул старик и заставил водителя притормозить.
Бун-младший, резко остановившись, с возмущением взглянул на отца.
Глаза сына были сердитыми, он ждал объяснений.
Старик поднял трубку и оттряхнул ее от пыли. Она выпала из его рук, когда машина резко остановилась.
— Продолжай путь, — сказал старик. — Нет, лучше подожди минуту.
Бун вгляделся в суровое лицо своего отца.
Старик продолжал.
— Что видишь в моем взгляде? Там есть Упрямство? А намерение? Я никогда не проливал слез, ты знаешь, и никогда ни о чем не жалел. Если я и хотел чего-то, то шел к этому, добивался своего. Когда меня пытались остановить, помнишь, те люди?.. или построить козни, воткнуть палки в колеса, я боролся и побеждал. Так я любил жизнь. Любил ее как безумный. И никогда не опускал головы, знал, что у меня есть предназначение. Дышал и любил и был творцом своей жизни. Теперь я состарился. И новый мир уже не мой. Он прощается, и в этом нет и не должно быть никакой печали. Я не робею. Не опускаю перед ним головы. Я знаю, что так и должно. Это правильно. Я благодарен миру за его прямоту и намерение пытаться меня сломить, и, не сломив, создать из меня такое, что я есть сейчас…
Я чувствую свою смерть. Рано или поздно надо мной заиграет музыка. И ты, и Лиза, и маленький Питер станут над моим изголовьем лить слезы, разрывая болью сердце. А я буду там, в других мирах, вести иную космическую жизнь, смотреть на вас свысока, не в силах дотянуться и успокоить…
Много слов было написано, много слов было сказано, и в каждое из них я вкладывал веру, то, что я называл правдой… И сейчас единственное, чего я хочу, чтобы ты отвез меня на это самое место, понимаешь?
— Это тяжело, отец…
— Время прощаться.
Машина поехала по направлению в горы.
Бун-младший молчал и сдерживал слезы. Его руки крепко сжимали руль.
Старик снова набил трубку табаком и, задумчивый, начал смотреть в стекло заднего вида, как исчезает позади дорога.
Питер Бун, мальчик на заднем сиденье, закусив губу, также сдерживал слезы. Он все понимал. Он понимал все, что происходит, несмотря на свой маленький возраст…
Вскоре путь уже не пролегал вверх. Перед ними открылся прямой путь. По обе стороны все также тянулся лес, только большие колеса внедорожника катили настойчиво и легко по зеленому мягкому долу.
Искрящиеся лучи иногда проникали через стекло машины и слепили глаза; полоски света сдерживали густые лиственные деревья пышно разбившейся кроной.
Они ехали и молчали. До них постепенно, несмотря на рычащий мотор, стали доноситься звуки бьющегося прибоя о гигантский каменный утес.
Огромные волны, разбегаясь с другого конца океана, ударялись о неподвижную стену, разбрасывали о поверхность соленые брызги.
Машина выехала на зеленую лужайку перед пропастью.
— Помоги мне достать вещи из багажника, — сказал старик, когда его сын заглушил мотор.
— Как скажешь, — Бун-младший вышел из машины, открыл багажник, оттуда достал теплое одеяло, сумку с провизией, некоторые вещи, близкие для старика, и направился с ними к краю обрыва.
— Ну и настряпали же еды! — весело сказал старик, когда они подходили к краю обрыва, чтобы сложить все вещи в одном месте.
— Лиза напекла уйму пирожков с капустой и зеленью с яйцом — твоих любимых. Вдруг ты проголодаешься?
—Умница! — ответил старик. — Говорил тебе и сейчас говорю: повезло тебе с ней.
Бун-младший расстелил одеяло на земле и на одну его половину сложил все вещи.
Потом повернулся к отцу. Застыл. Покачал головой, сдерживая порывы. В груди щемило, глаза заволокло влагой. Питер Бун открыл дверцу машины и, ступив на землю, подбежал к деду.
— Дедушка! — он обхватил его двумя руками за колени.
— Ты очень-очень славный, — старик провел ладонью по голове внука, — очень-очень славный. Ты — мое наследие! — Он приподнял указательным пальцем подбородок мальчика. — У тебя такое же родимое пятно, как у меня. — Ты понимаешь, что это значит?
Питер сглотнул и посмотрел мокрыми глазами на дедушку.
— Да.
— Правильно… Ну, дай попрощаться с твоим отцом.
— Папа…, — Бун-младший боролся с собой, но на его лице уже выступили слезы. — Отец…, — он боролся, — сколько?.. сколько ты хочешь здесь?.. пробыть?.. Когда за тобой вернуться?
— Сын, — старик сделал шаг вперед и раскрыл руки для объятий, — это мое последнее пристанище. Широкое небо и пение морской волны!
Бун-младший обнял отца. Он схватил его, как будто боялся упустить, прижал и, не в силах больше сдерживаться, заплакал.
— Мальчик, мальчик мой, — ты достойный сын! Прости, что грубо с тобой разговаривал. У меня крутой нрав, ты знаешь, — он прижал его к себе еще крепче. — Послушай меня, — шепотом сказал он, склоняясь к его уху. — Времена меняются… Скоро, очень скоро они захотят стабильности, ты знаешь, о ком я говорю, гарантии своей власти. Они создадут такие условия, что заставят поверить людей в свою респектабельность; они будут внушать лучшее и говорить о будущем, как о мечте всех живущих на этой земле. Уже сейчас они делят мир на сильных и слабых. Но это не самое страшное, не то жуткое, что ожидает людей…
Все, для чего создана их система правления, подчинено одной и единственной цели — управлять разумом, толпой, свергать светлые умы в низину непроглядного мрака; делать людей посредственными и безвольными…
Им больше не нужны художники и поэты, чтецы и писатели, как не нужны гении мысли и люди свободного воображения — теперь экономика поддерживается индустрией металла и созданием машин, способных поддерживать достигший предела рост. Люди, такие как я, станут для них обузой, ведь они могут просветить серое и унылое общество трудами жизни, вмешаться в политику…
— Ты веришь в это?
— Так будет. Ты и сам должен был предвидеть.
— Что же делать?
— Беречь малыша. Рыба гниет с головы — это про них, а цветы — их всегда подрезают под корень. Подрастающее поколение — вот их главная цель.
Посмотри на него: мальчика ждет великое будущее! Но они захотят отнять его, как только поймут, что он особенный. Они придумают что-нибудь, чтобы вогнать его в общее стадо, сделать его безвольным. Остальным подменят настоящие ценности на фальшь. Он будет словно белая ворона в огромном мире. Если у них не получится выставить его посмешищем, то они попытаются лишить его рассудка, или сделать таким, как все. Вот чего надо бояться!.. Все, что ты можешь сделать — а защитить ты его не сможешь, — это подготовить его. Он сильный. Я немало вложил в него. Ему семь, а он уже читает великие труды, изучает работы великих мыслителей. Когда проснется буря, он должен быть готов. Вот что от тебя требуется! А теперь иди, ступай к машине, дай мне побыть с внуком!..
— Прощай, пап! — прощай! — они обнялись, и Бун-младший, оборачиваясь на пути, побрел к машине.
На полдороге он остановился и увидел, как старик сел на постеленное покрывало, а на колени ему взобрался маленький Питер.
Старик погладил волосы внука, а мальчик положил руки на громадные плечи деда.
Так они сидели и смотрели в океан перед ними.
Иногда Питер отрывал светлый лоб от могучей груди дедушки и заглядывал в его печальные темные глаза.
— Так не поедешь с нами? — спросил Питер.
— Нет, — покачал головой старик. — Но я хочу тебе показать кое-что, перед тем, как ты уедешь из этого места, — он посадил его на покрывало лицом к огромной низине бушующего океана.
— Что ты видишь, маленький Питер?
Питер Бун посмотрел вдаль, держа дедушку за ладонь, и выразительно процитировал:
Тебе во след смотрел я в даль лазури;
В дали лазурной реял твой полет.
Теперь один я средь житейской бури, —
Отрады дух твоя мне книга шлет.
О, слов твоих нетленная святыня
Да льет кругом свой животворный звук!
Мне чужды все; вокруг меня пустыня,
И жизнь долга, и мир исполнен мук…
Когда он закончил, его глаза, темные, полные величия и решимости, поднялись на лицо старика. Он крепче сжал его руку своей маленькой ладонью.
Старик плакал.