Тишина вокруг такая, что мне спокойно не заснуть. Луна огромная, седая, свет волшебный нежно льёт. Дорожка лунная зовёт, манит, счастье обещая. И вдохновение вкушая, теряю я остатки сна. На краешке стола бумаги лист и карандаш. Душой графитовой на абордаж берёт моё сердечко. Льются мысли бесконечно, рифмуясь нибелунговой строфой. И образ […]

И вроде день так хорошо начинается. Солнце встаёт, улыбается, снег пушистый заставляя искрить. А чудный сон не спешит растворяться в буднях серых и невзрачных. Там счастье призрачно, прозрачно, что в ладонях умещается. Да кончается срок снотворного зелья. И хуже всякого похмелья ожидает явь меня. Темнее ночи чёрной полоса. Чреда невезения,

Ты думаешь, недавно всё это началось. И дружною ватагой вдруг несчастья навалились? Не ври себе, хотя б наедине, будь честен до конца. Твои грехи не запылились, не иссохли, не ушли. А проросли сквозь толщу канувших и зим, и лет. Держать ответ уж время наступило. И вечности зелёный свет маячит впереди

Что-то стало тревожно на душе у меня. В сплошном потоке бытия я ищу тому причины. Ту терракотовую глину, где так бурно прорастает. И покой мой разбивает на тысячу крошечных частиц. Вся жизнь – как блиц решение проблем, задачек и дилемм. Они в глазах, и на плечах, и в голове всё

Глаза наполнены непроходящей грустью. Сегодня день рожденья у меня. Гостей толпа, подарки, тосты, пожеланья. И всеобщее вниманье так утомительно слегка. Где тишина, что сердцу так приятна? Где одиночество, что столь необходимо мне? С улыбкой на лице, наигранной, притворной, Сижу покорно я, и жду. Остаться только одному, чтобы в густую темноту

Жизнь продолжается! Не смотря ни на что. И пусть обстоятельства гнут с упорством своё. Реальностью дышат, иль мнимо смеются. Заводят в тупик, где есть капелька солнца. Что-то находится, что-то теряется. Боль унимается, и раны срастаются. Нас время не лечит, эскулапы мы сами. А время учитель, компромисса не зная. Порою жестоко,

Я в зеркало взглянул. И что я там увидел? Серые, с грустинкою, уставшие глаза. А в них – укор, а в них – презренье, а в них – фрустрация цветет. Там в астении увядает Эго, давно созревшее шагнуть в окно. Я знаю все, что скажешь ты, и я готов с

Чай с жасмином нежным пахнет летом. Горсть конфет обёртками блестит. И аромату лишь вторит букетом ягод и травы. И холодный свет луны стол рабочий заливает. Он как будто намекает, что сегодня не усну. В руки снова я беру ластик, карандаш, тетрадь. И начинаю вспоминать дни, ушедшие давно. Когда был я

Я бросил курить! Не по прихоти желанья, не по помыслам души. Всё довольно просто, банально, тривиально, аж, до тошноты. Был прикован гипсом я к больничной койке ненавистной. Да в коридоре, всем на обозренье, где шастала толпа, туда-сюда, обратно. И как же неприятно. Шагали те, кто только что так смачно накурился.

А вот теперь сиди и слушай, как добиться своего. И самое желанное, и столь необходимое, и даже прихоть предрассветных грез. Что прежде нам мешает? Так это просто страх. Боязнь показаться глупым, нищим, никчемным неудачником жизненных дорог. И опасение: в ответ – категорическое «нет». И потому сначала – свой обреченный пессимизм

Постоянство невозможно, лишь утопия, лишь миф. Жизнь идет, и время мчится, на ходу меняя все. Абсолютно всё, без исключения, проходит в мире этом. И это пройдет. Это?  Что это? Любовь, привычка, грустинка в неглиже? Вопросы, одни кругом вопросы. Риторика, не более того. А ночь седая вновь и вновь обильно гнев

Без надлома, без порыва, без акцента высших нот. Где-то даже очень мило, и немножечко учтиво. Речевой сей оборот тишину нарушил нежно. Пометавшись безутешно, в антресолях затерялся. Неосознанно сорвался, обретая право жить. И историю творить любви большой, но безответной. Ночь улыбнулась неприветно мне в открытое окно. Подмигнув лукаво глазом. Стало сразу

Мой милый друг, послушай старика. Все мудрые слова сложились в наставленье. Прояви ты уваженье и немножечко терпенья, вниманье уделив своё. Ты – дитя мироздания, совсем не меньше, чем трава. Иль той звёзды, что так яростно горит на черном небосводе. Ты – часть природы, и ты имеешь право быть! Здесь и

Ночь бессонницы угрюмой сменилась утром валидолом. Сигара с капучино, и неприятный вид с балкона. Я провинился, совесть гложет, горит торфяником внутри. В узде я чувства не сдержал, дал шанс эмоциям взорваться. В итоге я могу остаться. Один. На этом белом свете. Прощение твое – банально лучика света. Но как? Ценой

Столько лет уже прошло. Пролетело временами. Временами лишь ползло, тоскою черной обнимая. Но безустанно напевала мне песнь глубокой старины. О любви. Большой любви. И каждый миг, и всякий час, и день, и ночь ей наполняла. Меня на подвиги толкая, и не всегда со знаком «плюс». Приумножая тихо грусть, что моей

Мне судьба на ушко прошептала. Словно запрягла в разбитый тарантас. «Ну, вот и всё! Пора поставить точку, а ты как неразумное дитя упорно лепишь многоточье. В печальной повести своей любви. Заметь: акцент на предпоследнем слове. Эгоистично? Нет, навряд ли. Ведь все эпитеты любви идут с приставкой «без». Безгранична и безбрежна,

Август на исходе, прохладные деньки. Туманы ледяные в капельки росы неспешно обращаются, падая в траву. Так безрассудно я иду, увы, не взвешивая шаг. Мне минуты на часах остались уж наверно. И так хочется безмерно многое успеть. Услышать и узреть, вдохнуть, почувствовать, вкусить. Врагов простить, друзей почтить. А главное: сказать, что

До встречи нашей походкой ленивой время как-то шло. В полупрозрачное окно бросал я взгляд ежеминутно. А чувствам тесно было, трудно себя в порядок привести. Бурлили и кипели, всю линию сюжета стройности лишая. Что мысленно для встречи уже я набросал. Туда стихи врывались шумной стайкой. Ваншенкин, Лермонтов, Толстой. Словно каждый из

С нажимом, без нажима, с наклоном в сорок пять. В невзрачную тетрадь я писать старался. Ужасно волновался, рука едва дрожала, Когда в чернильницу макала перьевую ручку. Скобки, закорючки, палочки кривые. И кляксы завитые всю страницу украшали. И безмерно огорчали меня, что первоклашка. И даже промокашки, увы, не помогали. Вся тетрадь

Обессилено ночь на город упала, И, размашисто шагая, ветер-клеш погнал в неизвестность опавшую листву. Та шуршит по морщинистым тротуарам, по шероховатым мостовым. И в прощальном шорохе том не по-детски звенит холодная печаль. Неохотно зажигаются фонари, привлекая светом тусклым стайки мелкой мошкары. Порождая непритворный интерес, в ветвях деревьев притаилась загадочность. Манит,

С неохотою безмерной, чуть вальяжно и неспешно, ночь шагает на закат. И тянет волокушей за собою предрассветный полумрак. А мир застыл. Он затаился. И в ожидании зари, весь в предвкушении горит узреть всю прелесть рождества. Тишина стоит густая, вязкий навевая страх. И немота тревоги в воздухе витает. И неподвижности совсем

Был насыщен чернозём осенними дождями. И солнце флегматично его пыталось иссушить. Но сил хватало лишь ласкать ковер листвы опавшей. Придавая хрупкость и напевность дивных струн. Бедовый ветерок кружил их в странном танце, то поднимая вверх, то оземь опуская. То дивная пора, то осень золотая. В той осени вчерашней тебя я

Старые тетради. Записные книжки, Дневники с секретами, тайными анкетами, стихами о любви. Обернутые в мягкий, прозрачный целлофан, что в рубчиках шершавых от твоих забав. Страницы пожелтевшие. Временем побитые, хрупкие, чуть грязные уголочки их. И почерк детский, столь наивный и смешной, ну прям до слёз. С нажимом, без нажима, с наклоном