Рассказы

  Было начало осени две тысячи восьмого года. Я шел по проспекту, отмеряя стуком каблуков свою одинокую жизнь. Светло серое небо, умытое недавним дождем, радовало глаз. Дышалось легко, словно я только что вышел из склепа с застоявшимся кислым воздухом в еловый лес. Я улыбался. Совсем чуть-чуть, кончиками губ, но улыбался.

  Мы удобно расположились на диване, и девушка тут же водрузила мне на колени свои ножки тридцатьшкольного размера. Я нажал ”Play”, и она жадными глазами впилась в экран. Она всё делала жадно. Говорила, дружила, жила. Майя Владимировна работала секретарём городского суда, и её стол скорее напоминал пункт приёма макулатуры, чем

  Посвятить текст близкому человеку, пусть даже и мёртвому, боязно. Возможно, он мёртв здесь, а где-нибудь в другом месте жив. Ест обеды, ходит с новыми друзьями в кафе, гуляет в парках. Нет гарантий, что он оценит попытку почтить его память недостойным рассказом. Если мертвый значим сильно, то могут ли буквы

  1 Глядя на ее ноги в квадрате лунного света, я думал, что говорю ей: «Зачем ты красишься? И так все хорошо». Она отвечает: «Чтобы было еще лучше». Все хотят примерять на себя красивые вещи, краски, улыбки. Никто же не пытается примерить на себя что-то плохое, проблемы других. Никто не

  Огромная как угольная вагонетка и такая же по цвету утренняя чашка кофе в кругу коллег перекрашивала утро из мрачно-серых тонов в чуть более нарядные серо-болотные. Оперативка, и седовласый начальник с небольшим избытком веса рассказывал о планах и раздавал задачи на день. На потолке нервозно моргала, словно отбивая что-то на азбуке Морзе, лампа дневного света. Константин с некоторым отвращением огляделся по сторонам, словно заново оценивая

  «Кап-кап…» – в фильмах капельницу озвучивают именно так. И даже если звука нет, ты будто слышишь это «кап-кап». Я не знаю, что такое капельница. В последнее время все чаще слышу это слово от своих родителей. Потому что мамин отец в больнице. Взрослые переживают, говорят о болезнях, лекарствах и о

  Казалось, одиночество поселилось тут навечно. Валентин Андреевич – так звали 66-летнего мужчину, обожал своего пса. Для него он был верным другом, охранником и собеседником. О нем можно было заботиться! Бескорыстное существо… И ведь до чего умные глаза! Как будто все, черт такой, понимает! Рыжий пес дрожал от нетерпения. И

  — Ты меня любишь? — Я тебя люблю. — А как ты меня любишь? — Я люблю тебя крепко. — А теперь спроси меня, как я тебя люблю. — Как ты меня любишь? — Я тебя люблю сильно. А что лучше — сильно или крепко? — Один хрен. — Ты меня совсем не любишь… — Да иди ты со своей любовью! Сергей Степанович Горбунков, полный гладковыбритый мужчина средних лет с тяжёлым затылком и грустными бараньими глазами, отвёл взгляд

  Ивана Махоркина, спокойного по характеру, пузатого мужика сорока восьми лет отроду, супруга его, Шура, просто-таки достала до самого ливера своей неутомимой заботой о его, ивановом, драгоценном здоровье. С одной стороны, её можно понять: супруг занимает ответственную должность (он в железнодорожном депо топливным складом заведует), работа ответственная, с материальными ценностями,

  Саша, толстенький розовощекий мальчик восьми с небольшим лет, ученик второго класса обычной средней школы номер два, открыл подъездную дверь и вышел на улицу. На улице было тихо, относительно пустынно, относительно прохладно и по-утреннему солнечно. На лавочке, справа от двери, сидел Сашин знакомый по имени Володя. Володя употреблял наркотики, и сейчас его лицо выражало одновременно и душевные, и физические страдания. — Здравствуйте, Володя, — вежливо

  Яркое июльское солнце жаркими лучами наполняло землю жизнью, и с каждой секундой вода испарялась из почвы, высушивая и запечатлевая след змеи рядом с лужей. Среди дач и садов кипела жизнь: старики ухаживали за садами и огородами, дети их и внуки, в большинстве своем, расслаблялись в тени крыш веранд и раскидистых крон плодовых деревьев. Не исключением был и Ванечка, голубоглазый малыш пяти лет, спасшийся от назойливого

  Запах барсучьего жира и тройного одеколона наполнял пространство трехкомнатной хрущевки. Уличным фонарем подсвечивались морозные узоры на окне. А за ним стояла уже заправленная кровать. Из висевшего на стене радио грянул гимн. Он никого не разбудил. Да и чей сон он мог бы нарушить? На три комнаты был всего один жилец. Но в то время он уже мыл картошку, чтобы засунуть её целиком в микроволновку и приготовить себе завтрак.

  Лучи солнца невидимо, но вполне осязаемо пронзали прозрачность воздуха и сияющим пятном отражались в окнах и балконах девятиэтажки. Жильцы, чьи квартиры оказались под избыточным «вниманием» светила, нехотя ворочались в кроватях, скрывая глаза от яркости света и сквозь сон исследуя кровать на наличие более прохладных областей, куда можно было бы перекатиться, спасаясь от неожиданно нахлынувшей жары. Так делало большинство, но не все.

  Свершилось. Завтра все будет по-другому А как? Бояться этого дня или радоваться? Как провести эту последнюю ночь перед расстрелом тела? Нет! Не души, не мыслей, а именно тела? Сегодня он, Андрей Горелов, еще может выйти на балкон, посидеть у окна и даже рассказать только что услышанный скабрезный анекдот в

«Практика не учёба, на ней не надо долго и мучительно просиживать за книгой, изучая трудные названия, запоминая симптомы, характерные для определённых синдромов, возникающих при различных заболеваниях», – размышляла, выходя из дома, девушка Даша, стараясь не запутаться в столь схожих терминах. Хорошенькая и юная она училась в медицинском колледже. И сегодняшний

Она словно солнышко вся сияла от счастья. Рядом с ней был мужчина, который её любит, и это вселяло уверенности и придавало сил. На душе девушки было светло и радостно. Чистое и искрящееся небо, будто огромное накрахмаленное полотно, простиралось вокруг, уходя в неведомую даль. А звонкое разноголосье щебечущих птиц и ароматы

  Все рассказы основаны на реальных событиях. Изменены лишь имена героев.    Мины  (с бороной по заминированной дороге) Знойный августовский день 1943 года. По дороге, подымая облака пыли, шли и ехали на повозках немецкие солдаты. На передней повозке, запряженной парой лошадей, лежали два убитых солдата, прикрытые шинелями. Один был совсем еще молодой парнишка из-под Берлина Вилли Бергер,

  Моему деду Федотову Василию   Был такой человек — Никонов Мефодий. Дядя Миша для своих. Не сказать, чтобы дядя Миша был чем-то славен или отличался какой-то особенной чертой характера, но прожил он 80 лет и умер в августе, аккурат в конец Успенского поста. — …и ведь как подгадал, — удивлялась тучная тетушка Дарья, отправляя в рот ложку горячего гуляша, —

  У бабы Тани настроения не было с самого утра, а к обеду она, как и планировала, поругалась с бабой Верой. Баба Вера была еще одной Вовкиной бабушкой. Второй. К ней они ходили редко и по каким-то особенным случаям. Баба Вера при виде Вовки всегда плакала и тискала его как котенка, подсовывая в карманы конфеты, а порой и десятирублевую купюру. Сегодня баба Вера привычно

  Под убаюкивающую и ненавязчивую «Wonderfurl World» Луи Армстронга группа молодых людей, облокотившись и откинувшись на резные стульчики, взирала друг на друга. Они не виделись целую неделю: житейские дела раскидали их по городу и вот теперь вновь собрали в уютной кофейне с красивым названием «Сладкая жизнь». Молодой человек, парень лет

  Стоял мороз. Колючие снежинки, кружась в бесконечном танце ветра, больно били по замерзшим щекам. Алешка крепко держался за руку деда. От его большой, сухой ладони исходило тепло, и он чувствовал его через пуховые варежки. Дед не носил перчаток. Весь его могучий вид был словно вызовом развеселившейся к полудню вьюге.

  В память тети Ани Соколовой Когда старинные ходики отсчитали полдень, и деревянная кукушка, скрипя, высунула клюв из своего импровизированного дупла, в комнате Ивана Алексеевича все еще было темно. Тяжелые шторы, сквозь щель которых пробивался пасмурный день, оставляли ощущение позднего вечера. Иван Алексеевич, лежа на кушетке в ворохе одеял, впивался

  В просторной задней было тихо, только с улицы в распахнутые окна веранды доносились то радостные крики, то музыка из громадных колонок проигрывателя. Воздух, насквозь пропитанный торжеством, сотрясался от всеобщего «Горько!». Это «Горько!» настойчиво билось в запертые двери, стучало по стенам, колыхало маленький фитиль лампадки. Праздновали свадьбу. На это семейное,

  В маленькой душной спальне было темно. Аня, сжавшись и втянув голову в плечи, сидела на краешке широкой кровати и оглядывалась. Бивший в занавешенное окно луч фонаря освещал потонувшую во мраке детскую качку и десятки плюшевых игрушек, слившихся в одно большое бесформенное тело. Аня нарочно не включала свет: скрывшись в